Том 1. Уэверли - Страница 8

В романах Скотта, пожалуй, впервые в европейской литературе появился на сцене народ: не отдельные более или менее выдающиеся личности «простого звания», но целые группы, толпы народа — крестьяне, ремесленники, пастухи, рыбаки, воины. Народ у него — это настоящий людской коллектив, движущийся, мыслящий, сомневающийся, объединенный общими интересами и страстями, способный к действию в силу собственной закономерной реакции на события.

Во всех почти романах Скотта действует этот коллективный герой. Пуритане в «Пуританах», горцы в «Легенде о Монтрозе», в «Роб Рое», в «Пертской красавице» — все это массовые герои, и герои деятельные. Вальтер Скотт все более совершенствуется в их изображении. В «Пертской красавице», одном из последних его произведений, это искусство проявляется, может быть, с наибольшей яркостью. Конечно, в романе действуют отдельные личности — кузнец Гарри, его тесть — перчаточный мастер Симон, его невеста — красавица Катарина, шапочный мастер и лекарь, горцы враждующих кланов. Но все эти персонажи тесно связаны с определенным классом, профессией, цехом. В романе живет, Дышит, функционирует целое общество. И, конечно, главный герой его — город Перт, средневековый ремесленный город, с его темными, узкими улицами, с его правами и вольностями, с его ненавистью и в то же время уважением к рыцарям и благородным. Юный вождь горного клана вызывает меньший интерес, чем самый клан, который также является одним из главных героев, наравне с враждебным ему городом равнинной Шотландии. В яростных схватках сталкиваются люди, увлекаемые любовью, ненавистью, ревностью или честолюбием. Но за этими частными столкновениями стоит другой, более общий конфликт, вызванный борьбой различных национальных и общественных, групп.

Вальтер Скотт необычайно расширил границы романа. Никогда еще роман не охватывал такого количества типов, сословий, классов и событий. Вместить в одно повествование жизнь всей страны, изобразить частные судьбы на фоне общественных катастроф, сплести жизнь обычного среднего человека с событиями государственной важности значило создать целую философию истории, проникнутую мыслью о единстве исторического процесса, о неразрывной связи частных интересов с интересами всего человеческого коллектива. Этой мыслью определены многие особенности созданного Скоттом романа: широта его композиции, контрастность картин, стиль и язык.

5

В XVIII и в начале XIX века шли постоянные споры о том, возможен ли самый жанр исторического романа, иначе говоря — возможно ли сочетание в одном произведении исторической правды и художественного вымысла. Вымысел разрушает историческую правду, искажая события и чувства, а голая правда не может доставить читателю художественного удовольствия. Вальтер Скотт должен был разрешить эту эстетическую проблему, поставленную перед ним его эпохой. Он утверждал, что задача исторического романа отнюдь не заключается в строгом, научном, педантическом следовании фактам. «Верно, — писал он в предисловии к «Айвенго», — что я не только не могу, но и не пытаюсь соблюсти полную точность ни в отношении одежды, ни тем более в значительно важнейшей области языка и нравов. Но те же соображения, которые не позволяют мне писать диалог произведения на англосаксонском или нормано-французском языке... не позволяют и ограничиться пределами эпохи, в которой протекает моя повесть».

У Скотта нередко встречаются и фактические ошибки в Датах, в биографиях исторических деятелей и т. д. Но это неважно: по его мнению, для исторического романиста самое главное — интерпретировать события так, чтобы современный читатель понял их и заинтересовался ими: «Если вы хотите возбудить интерес, передавайте ваш сюжет в свете нравов той эпохи, в которую мы живем, и на ее языке... Ради многочисленных читателей, которые, надеюсь, будут с жадностью поглощать эту книгу, я объяснил на современном языке наши старые нравы и углубил характеры и чувства моих персонажей, так что современный читатель, полагаю, не ощутит отталкивающей сухости чистой археологии».

Скотт утверждает, что это — естественное право всякого художника, независимо от того, изображает ли он современность или историю: «Я нисколько не перешел за пределы свободы, на какую имеет право автор художественного произведения». Романист не должен слишком увлекаться археологией. Не следует так резко отделять древнее от современного и забывать о «широком нейтральном пространстве, то есть о той массе нравов и чувств, которые одинаково свойственны и нам и нашим предкам, которые перешли к нам от них неизменившимися, или же, возникая из самой сущности свойственной всем нам природы, могут существовать одинаково во всякую эпоху... Страсти, источники, которые их порождают во всех их проявлениях (то есть чувства и нравы), — одни и те же во всех званиях и состояниях, во всех странах и во все века; а отсюда следует... что воззрения, умственные навыки и поступки, хотя и подвергаются влиянию различных условий социальной жизни, все же в конце концов должны иметь между собою много общего».

Рассуждения эти имеют важное принципиальное значение. Они устанавливают новый взгляд на исторический процесс и на его носителя — человека. Рационалистам XVIII столетия почти все предыдущие исторические эпохи казались варварскими и смешными, а их суеверия — заблуждениями, заслуживающими одного только презрения. Скотт пытался глубже понять прошедшие исторические эпохи, утверждая, что страсти и чувства во все эпохи одинаковы по существу, хотя и различны по форме.