Том 1. Уэверли - Страница 181

181

— Но так как этому дому суждено переменить владельца, мы очень хотели, чтобы барон...

— Мистер Брэдуордин, сударыня, — поправил старик.

— Хорошо было бы, чтобы мистер Брэдуордин и мистер Уэверли посудили лично, насколько нам удалось придать жилищу ваших предков его прежний вид.

Барон ответил глубоким поклоном. Действительно, выйдя во двор, он увидел, что всему, за исключением тяжеловесных конюшен, совершенно уничтоженных огнем и замененных более изящной и легкой постройкой, был по возможности возвращен тот же вид, как несколько месяцев назад, когда барон ушел воевать. Голубятня снова наполнилась своими обычными обитателями; фонтан бил с прежней резвостью, и не только медведь, возвышавшийся над его бассейном, но и все решительно медведи были водружены на положенные места, и подновлены, и подправлены с такой заботой, что не носили и следа недавних насилий. Если столько внимания было уделено мелочам, излишне говорить, что сам дом был совершенно восстановлен, а сад приведен в порядок, причем во всем чувствовалось стремление сохранить прежний вид и удалить все следы разрушений. Барон осматривался в немом удивлении. Наконец он обратился к полковнику Толботу:

— Премного обязан вам, сэр, за восстановление нашей фамильной эмблемы, но не могу не подивиться, как вы нигде не установили знака своего нашлемника, который, если не ошибаюсь, представляет собой мастифа, которого некогда называли толботом. Как говорит поэт,

Отважный толбот — мощный пес.

По крайней мере такой пес изображен на гербе воинственных и знаменитых графов Шрусбери, с которыми вы, вероятно, состоите в кровном родстве.

Я полагаю, — сказал полковник с улыбкой, — что наши псы одного помета. Что касается меня, то, если бы нашим эмблемам пришлось тягаться за первенство, я предоставил бы им решать этот спор самим, по пословице: на хорошую собаку добрый и медведь.

Пока продолжался этот разговор, во время которого барон задумчиво набивал себе нос табаком, собеседники вместе с Розой, леди Эмили, молодым Стэнли и приказчиком вошли в дом. Уэверли и другие гости остались на террасе и затем отправились осматривать новую оранжерею, наполненную самыми прекрасными растениями. Барон снова сел на любимого конька:

— Хоть вам и угодно пренебрегать нашлемником вашего герба, полковник Толбот, в чем вы, безусловно, вольны и что мне не раз приходилось видеть и у других уважаемых и знатных ваших соотечественников, я все же скажу, что это очень древняя и почтенная эмблема, равно как и эмблема моего юного друга Фрэнсиса Стэнли — орел и младенец.

— У нас в Дарбишире ее называют «мальчишкой с птицей», — сказал Стэнли.

— Вы легкомысленный юноша, сэр! — воскликнул барон, который очень полюбил этого молодого человека, возможно потому, что последний иной раз его слегка дразнил. — Вы легкомысленный юноша, и я должен буду вас когда-нибудь проучить, — и он потряс перед ним своим большим загорелым кулаком.— Но вот что я хотел вам сказать, полковник Толбот: ваш род весьма древнего prosapia, или происхождения, и, поскольку вы законно и справедливо приобрели себе и своему дому это имение, которое я утратил для себя и своих потомков, я хотел пожелать вам, чтобы оно продержалось в вашем роду столько же веков, сколько оно оставалось во владении моего рода.

— Это очень великодушно, — ответил полковник, — великодушно и благородно, мистер Брэдуордин.

— Но все-таки я никак не возьму в толк, полковник, как это вы, питающий, как я мог заметить, когда мы встретились с вами в Эдинбурге, столь сильную amor patriae, что склонны бывали даже поносить другие страны, — как это вы решились обосновать своих ларов, или домашних богов, procul a patriae finibus и в некотором роде отправиться в добровольное изгнание?

— Ну, барон, я не вижу, почему, для того только, чтобы хранить секрет этих глупых мальчиков Уэверли и Стэнли и моей жены, которая не умнее их, один старый солдат должен морочить другого. Итак, знайте, что это предубеждение в пользу родной страны у меня так сильно, что на ту сумму, за которую продано это обширное баронское поместье, я купил себе домишко в*** шире, называемый Брирвудлодж, с примерно двустами пятидесятью акрами земли, главное достоинство которого заключается в том, что он расположен очень недалеко от Уэверли-Онора.

— Но кто же, скажите на милость, купил имение?

— Объяснения даст вам этот джентльмен. Это по его части.

Приказчик, которого имел в виду полковник, все это время переминался с ноги на ногу, сгорая от нетерпения, «точно курица, — признавался он потом, — на горячей сковороде», и клохча, мог бы он прибавить, как помянутая курица, торжествующая по поводу снесенного яйца.

— О, это я могу, это я могу, ваша милость! — воскликнул он, извлекая из кармана целую кипу бумаг и дрожащей от нетерпения рукой развязывая красную тесьму, которой они были перехвачены. — Вот акт о передаче и уступке, согласно которому Малколм Брэдуордин из Инч-Грэббита за своею собственноручной подписью, засвидетельствованной по всем требованиям закона, продал, передал и уступил за некоторую сумму, ныне отсчитанную и выплаченную ему в фунтах стерлингов, все поместья и баронские владения Брэдуордина, Тулли-Веолана и иные, вместе с крепостцой и замком...

— Ради бога, ближе к делу, сэр, все это я уже знаю наизусть, — сказал полковник.

— Козмо Комину Брэдуордину, эсквайру,— продолжал управляющий, — его вотчичам и наследникам в полное и не подлежащее выкупу владение, осуществляемое a me vel de me...

181